Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей - Страница 197

197

— Недостаток твоих сыновей, если это недостаток, — продолжал Роберт, — заключается, пожалуй, в том, что им как бы подрубили корни. Когда-то в жизни они перестали надеяться и мечтать. Я думаю, ты можешь вычислить, когда…

Она почувствовала: ее жизнь разрубили как мечом, в «недостатке» была ее вина — и в то же время не только ее. Может быть, она ищет в них недостатки вместо того, чтобы перечислять их достоинства? Об Альфреде ей тоже было нечего сказать, ни хорошего, ни плохого. Он был наделен особым, каким-то непостижимым обаянием. Эдвард же не был «приятным» человеком. Он лгал ей прямо в глаза и знал, что она понимает, что он лжет. Мечтать он, пожалуй, мечтает, но черт его знает, что это за мечты.

И как бы ей не хотелось, но надо признать, что и Кнютте не особенно обаятелен. Может быть, ему тоже подрубили корни? Тогда, когда ее отправили в изгнание из-за Гуннхильд?

У Кнютте не было особого желания слишком долго оставаться в Англии. И года не прошло, как он опять вернулся в Роскилле. Раз-другой после этого он навестил своих родителей в Англии, но, казалось, не понимал, что сам должен приложить силы, чтобы утвердиться в своем праве на английский престол. Ну что ж, Кнуту всего сорок…

Тут Эмма вспомнила одну сплетню и была вынуждена спросить брата:

— Послушай, Роберт, почему все говорят о том, что ты сделал с Херлевой?! Это правда, что ты с ней развелся?

Старый епископ покраснел.

— Развелся, не развелся, — смущенно пробормотал он. — Она живет со своими в Эвре и управляет моим графством. На женатых епископов стали устраивать самые настоящие облавы, и мы решили, что самое умное — жить в разных местах. А в остальном у нас так же хорошо, как всегда. Ну вот, мы и в Кельне, где я поприветствую моего уважаемого брата во Христе!

Когда путешественники добрались до Фландрии, Эмму настигла весть о том, что граф Дре умер в чужой земле. Одновременно подтвердилось, что его господин, герцог Роберт, действительно скончался. Место назвалось Никеей, и архиепископ Роберт напомнил, что там в каком-то году в четвертом веке проходил знаменитый церковный собор.

Смерть, смерть, смерть! У герцога Роберта был маленький сын, которого звали Вильгельм, но он был сыном наложницы, и до зрелости ему было еще очень далеко. Женщину, с которой жил Роберт, тоже звали Хер левой; она, как говорили, была дочерью фалезского дубильщика. Эмма ее никогда не видела. Вопрос теперь заключался в том, какую позицию займет французский король по отношению к ленному праву и порядку наследования? Роберт, наверняка, заставил нормандских владетелей поклясться в верности Вильгельму до своего отбытия в Святую землю, но такие клятвы можно было нарушить быстрее, чем прочесть «Отче наш», будь на то уважительная причина.

Никого другого из племянников Эммы нельзя было и представить. Никола был монахом. От второго брака ее брата Ричарда с Полой родился Може, но он хотел стать священником. Был также Гийом, но он был не намного старше наследника, назначенного герцогом Робертом.

В худшем случае, смерть Роберта могла означать конец Нормандии — в том смысле, как она это понимала.

Большое огорчение, но ей ничего не оставалось, как наблюдать за этим со стороны. Архиепископ Роберт спешил домой в Руан, чтобы сделать все, что можно. Меньшим горем, с точки зрения владык, было то, что Года теперь осталась молодой вдовой с тремя малыми детьми. Мальчики, которых звали Вальтер, Ральф и Фульк, появились на свет с промежутком в неполных десять месяцев, а потом их отец посчитал необходимым отправиться в Иерусалим!

Эмма сочла невозможным не поехать к Годе в Мант, когда она все равно была так близко. Мант находился на Сене, на полпути от Руана до Парижа.

У Кнута же совсем не было лишнего времени. Ему надо немедленно ехать домой, в Англию, — эта свадьба и без того отняла слишком много его драгоценного времени. Так что во Фландрии их пути разошлись.

Эмма еще не знала, что дела в Норвегии обстоят плохо. За короткое время Альфива и ее сын Свейн настроили всех против себя и теперь должны были вернуться в земли вокруг Осло-фьорда, где издавна господствовали датчане. Что бы Кнут ни говорил и о чем бы он ни предупреждал, ничего не помогало: Альфива обращалась со своими норвежцами, как английский землевладелец со своими крестьянами и рабами. Все-то она должна была решать, всем распоряжаться, а другим оставалось только следовать ее указаниям! Она желала добра и думала, что выполняет поручения Кнута, но результат получался иной.

В итоге все произошло, как обычно у норвежцев: жители Трённделага призвали обратно сына Олава, Магнуса, и воздали ему почести как норвежскому королю. Магнусу было еще всего десять лет, и если бы Кнуту не удалось сделать так, чтобы Магнус не стал старше, он бы вскоре собрал вокруг себя всех норвежских врагов — датчан. История повторяется: Олава провозгласили королем и начали почитать как святого, после того, как по слухам, у Стиклесгада, где он погиб, произошло чудо и было знамение. Король Кнут чувствовал, что устал. У него не было сил на подобного рода народные празднества, когда ему одновременно надо было заботиться о стольких королевствах. Вынудят ли его теперь затеять еще одну войну, которую он не хотел ни за что на свете? Можно ли еще было договориться с людьми из окружения Магнуса? Пришел ли его сыну Свейну конец вместе с его матерью или, лучше всего, без нее? До Кнута дошли слухи, что Свейн уже мертв. Для начала нужно внести ясность в этот вопрос.

Когда король Кнут приехал домой в Вестминстерский дворец, он закрылся в своей спальне и запер дверь на засов прямо перед носом слуг, которые ждали, чтобы помочь ему разобрать вещи после дороги.

197