Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей - Страница 153

153

Однажды, указав на это место в Библии, она попросила Этельнота прокомментировать его, и сей муж Церкви стал утверждать, что данный общественный эксперимент первых христиан в Иерусалиме закончился просто ужасно: они настолько обеднели и стали так страдать, что святой Павел вынужден был обратиться к остальному христианскому миру с просьбой помочь им.

Будь так просто узнать, что нужно делать, то… Пусть Кнут и разделяет ее точку зрения, какой бы та сейчас ни была, все же понятно: Кнут не может пойти напролом и одним ударом преобразовать английское общественное устройство. Конечно, Эмма надеялась, что кое-что Кнут все же изменит, ведь он же и сам уже собрался встряхнуть Англию. В меру сил он так и поступал, но, чтобы переделать всю страну, требовалась поддержка крупных землевладельцев. А он вряд ли сможет рассчитывать на нее, если напустится на такое выгодное дело как рабовладение.

Эмма была довольна, что дружинники Кнута поддерживают на дорогах Англии такой строгий порядок, что теперь их можно считать безопасными. Шайки разбойников времен Этельреда были уже либо просто истреблены, либо сами потянулись через границы в сторону Уэльса и Шотландии.

И все же, она считала своей победой издание Кнутом закона, утверждавшего, что право каждого человека — охотиться на своих собственных землях, правда, за исключением земель, которые король оставил за собой.

Конечно, ни рабы, ни арендаторы не получили какой-либо выгоды от закона Кнута. Но сама Эмма распространила его действие на собственные владения и леса, занимавшие теперь все большие и большие пространства. Там она сделала охоту свободной для всех, кто служил на ее дворах и в ее лесах — и эта свободная охота распространилась даже на тех, о ком нельзя было сказать, что они у нее «на службе». Но каждый охотник обязан был отдавать ее управляющему десятую часть добычи.

Когда же свободные «бонды» тут же начали жаловаться, что-де и рабы получили право охоты, Эмма сделала естественный шаг и освободила своих рабов. Надо признаться: она ждала этих жалоб и теперь могла воспользоваться ими как предлогом для этого освобождения, оно-то и было ее целью.

— За это ты жестоко поплатишься, — предупредил ее Кнут. — Твой соседи из крупных владельцев не оценят твоих реформ.

— Это они сделают, когда поймут, что куда лучше позволить служить тебе свободным людям, чем рабам, — ответила Эмма. — Уже проведенные мною испытания доказывают, что бывшие рабы работают куда проворнее, чем раньше.

Но через некоторое время она заметила: лишившись средств к существованию и опустившись на уровень прежних рабов, самые бедные из бондов стали меньше радеть о ее благосостоянии. Это несколько остудило ее рвение к реформаторству, но она все же решила не сдаваться до тех пор, пока все ее подданные не будут довольны. И этот день наступил, когда она ввела систему награждения: за каждый процент увеличенного урожая арендаторы стали получать свою долю прибыли по шкале-шаблону, легко понимаемому и применяемому. Оказалось, что крестьяне соседских дворов, не имевшие подобного выгодного «бонуса», тут же предпочли работать на королеву.

Со временем урожаи стали такими высокими, что какой-либо бонус стал невозможным. Но тогда Эмма уже была готова перейти на другой «шаблон». Никто не должен быть вынужденным продавать себя в рабство!

Идея была ее, а осуществить ее помог ей Симон, купец из Лондона. После разговора с ним она отказалась от предложения Кнута нанять себе старшего управляющего. Старший управляющий будет только вмешиваться во все и тем самым раздражать людей, полагал Симон. Лучше уж он, ничего не понимающий в сельском и лесном хозяйстве, сам возьмется следить за всем необходимым.

Эмма предоставила Симону такое право. И он стал ее правой рукой во всех предпринимаемых ею мирских делах.

От мысли жить по заветам апостолов, она уже давно отказалась… Хотя в то же время она с чистой совестью могла говорить, что справедливо поступала с каждым мужчиной и каждой женщиной, состоявшими у нее на службе.

* * *

После многих лет лихорадочной гонки Кнут начал присматриваться к жизни двора.

— Стапели готовы, — сказал он. — Пока я не увижу, что наша плоскодонка судоходна, делать мне нечего. Just wait and see.

Эмма сначала не поняла, что он говорит об Англии. Нет, ясно: король не может находиться в каждом городе и каждом закоулке, чтобы наблюдать, как работает его администрация, — даже, если Эмме и кажется, что именно это он пытался делать. Он едва позволял себе выспаться с тех пор, как она прибыла в Англию.

И все же, она хотела бы, чтобы он занялся и еще кое-чем. Охотнее всего Кнут разговаривал с ней по-датски. Так было проще, ведь они встречались так ненадолго и так редко. Но сейчас, когда он ввернул несколько английских слов в только что сказанное, она решила, что наступил момент открыть ему глаза на некоторые истины.

— Король Кнут, — начала она, — ты, конечно, сильный и знающий человек, но твой способ выражаться по-английски далек от родного языка англов.

— Не понимают и ну их, — зло ответил он.

— Но тебя передразнивают и смеются за твоей спиной, это вредит твоей чести, — спокойно возразила она. — Хочешь, и я тоже передразню тебя, и сам услышишь, можно ли понять тебя или нет?

— Э-э-э! Женщины вечно преувеличивают.

— Я не преувеличиваю. Но я не хочу быть виноватой в том, что англичане называют «understatement». Я твоя жена, и я забочусь о твоем благополучии, и поэтому я говорю то, что есть. Ты избрал меня своей королевой, чтобы я отстаивала твои интересы, не так ли? Клеветников и лжецов вокруг тебя достаточно и без меня.

153