Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей - Страница 177

177

— За богохульство Господь накажет, — шепнула она. — Не надо злословить, я попрошу за тебя, когда останусь одна.

— Значит ты просишь и за меня в своих молитвах?

— Ульф, я слышала, о чем вы разговаривали с королем. Я слышала и то, что король сказал о Кнютте. Прошу тебя, запомни это! Потому что, стоит мне только завести об этом речь, как король принимается увиливать от ответа, дескать, у него три сына и три державы, так странно было бы не выделить каждому его долю — «пока сыновей не стало больше», так он говорит.

— Я пока еще ничего не понимаю, — сказал Ульф, когда она сделала паузу.

— Да, я время от времени напоминаю королю о том, что случилось с государством Карла Великого. Он разделил его между своими тремя сыновьями — и оно распалось. Так бывало и с другими крупными государствами на протяжении всей истории человечества: сыновья наследовали каждый свой кусок и оказывались вовлечены в усобицу друг с другом. Почему мы не учимся? Кнютте — уже наследник английского престола, конечно, если и Кнут, и Витан сдержат свою клятву. Почему бы не подумать о том, чтобы он стал и датским престолонаследником, пока его отец еще жив? Всегда начинается шумиха, когда отцы внезапно умирают, красноречивым примером тому мой свекор.

— Ты далеко загадываешь, ты…

— Наверное, потому, что я старше, чем он, и в мое время случалось немало такого, чего бы мне не хотелось пережить еще раз.

— А что я буду иметь, если помогу тебе? — поинтересовался он.

Она бросила на него поспешный взгляд искоса. Потом вновь, глядя на образ Девы Марии на хорах, спросила:

— А чего ты желаешь?

— Тебе бы следовало задать вопрос по-другому: «А кого ты желаешь?» Ты никогда не понимала этого, но что касается тебя, Эмма, — тут у меня такие же желания, как и у Торкеля…

Чего же она так никогда и не понимала? Когда Ульф приехал в Англию, она была так занята капризами собственной судьбы, что у нее просто не было времени — или желания — думать о том, чего могут желать от нее мужчины. Но сейчас от этой мысли ей стало легче кое-что понять: усмешки Ульфа при упоминании о Торкеле — и одновременно его желание выспросить ее обо всем, знать все ее мысли. Она злилась на него за это и воспринимала его любопытство как своего рода выражение его обычного желания быть «всезнайкой».

Сейчас — возможно — пролился свет и на его явную неприязнь к Торкелю. В то же время она знала — сам Торкель считает Ульфа своим другом.

— Но у тебя же есть Эсгрид, — с недоумением сказала она. — Такие молодожены, что…

— Эсгрид! — хмыкнул он. — Мы с твоим собственным племянником вполне могли бы кое в чем прийти к общему мнению… к сожалению.

— В таком случае, хорошо, что ты уезжаешь!

— А ты можешь приехать попозже. Ты ведь слышала, что сказал король: он собирается прислать ко мне Кнютте. А почему ты сама никогда не посещаешь Данию, ты же ее королева?

— А сейчас уходи, Ульф, — ответила она. — Я еще немного посижу. Не думаю, что стану посылать привет Торкелю Высокому.

Он поспешно и крепко сжал ее локоть. А потом поднялся и исчез.

Сердце Эммы звенело и дрожало. Чтобы избежать сплетения накатывающихся мыслей и чувств, вызванных словами Ульфа, Эмма вместо «Господи, помилуй», стала повторять:

— Теперь, когда Норвегия. Теперь, когда Норвегия. Теперь, когда Норвегия. Теперь, когда…

Теперь, когда Норвегия больше не входит во владения короля Кнута, что же остается? Два государства: Англия и Дания. Сколько сыновей у Кнута с Альфивой? Двое. Что остается Кнютте? Ничего… Что, в таком случае, остается у нее? Столько же, сколько и после Этельреда. Если быть точной: ничего. Ничего, кроме возможности вновь оказаться отправленной в изгнание вдовствующей королевой.

Но короли норвежских кровей доставляли меньше неприятностей, чем короли, пришедшие в эту страну извне или их вассалы, они никогда не вели себя, как норвежцы, Кнут не только оставил Норвегию «до лучших времен», как он заверял Эмму. Наоборот, Олав полностью разбил его вассала Свейна и изгнал из страны Хакона, и гордый ярл Нортумбрии остался там, где восседал, не направив ни одного своего судна для драки со своими родственниками. И не очень-то многое указывало на то, что Кнуту удастся когда-нибудь вернуть себе эту корону.

Противоположное же было куда более вероятным: если — чего боялся Ульф — шведский и норвежский короли сговорятся, то плохо будет датскому королю.

Что же делала в этом положении сама Эмма? Тянула ли она время, как обычно советовал Этельред? Или?

Все это Эмма намеревалась раскрыть Ульфу. Но он заставил ее потерять нить своих раздумий. Надежда на его совет о будущем Кнютте увядала. Разумный разговор превратился в торговлю о благосклонности и вознаграждении, формой выплаты которого было ее собственное тело. Самым оскорбительным при этом было, что она осталась и продолжала слушать похотливую болтовню Ульфа. На оскорбления она нарвалась сама!

Пойди она тут же к Кнуту и расскажи ему все, Ульф никогда бы не оказался в Дании в качестве королевского наместника. Но — тогда она бы разоблачила и саму себя; и Ульф знал, что она не решится жаловаться. Но она должна понять причину того, почему она сразу же не встала и не ушла, а полубеспечно, но в то же время с колотящимся сердцем продолжала слушать Ульфа. Как женщина она была очень тронута: мужчина смотрел на нее с вожделением. Что мужчины так относятся к ней, не было само по себе новостью для нее. Новостью было то, что она слушала его тоже с вожделением. Да, увы, именно так. Как мужчина Ульф не привлекал ее, хотя был хорош собой и элегантно одет. Но он раздул в ней искру сладострастия, которую, как ей казалось, она погасила в себе после отъезда Торкеля, решив жить лишь для Кнута. Раздул, как тлеющий уголек под грудой пепла.

177