Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей - Страница 93

Эадрик перестал улыбаться.

— Послушай-ка. Ты сильно рискуешь разделить судьбу этой Гуннхильд, если примешься чересчур пенять своему господину на ее гибель. Нет опаснее волка, чем тот, что уже отведал крови.

— После всего этого моя жизнь не имеет никакой цены, — отвечала она устало, — пусть он ее забирает.

— Я все же хотел бы предостеречь тебя. Ты слишком молода и хороша собой, чтобы искать смерти из-за пары каких-то преступников.

Она не ответила, и он вышел вон.

Она сказала правду: боялась она не за собственную жизнь — умереть ей было не страшно. Нет, страх был иной, худший: пролитая кровь падет на нее и ребенка. Смерть Паллига — одно дело: изменника, да еще такого, наверняка, и ее отец тоже казнил бы без пощады. Но остальные? Неужто Господь попустит им остаться неотмщенными? Неужто король, совершив такой грех, не подписал тем самым смертного приговора себе и своим присным, своему владычеству и своей славе в потомках? Король Этельред, может статься, и проживет еще какое-то время, но погибель духовная уже крадется за ним по пятам. А участь мужа должно разделить жене — и ребенку у нее под сердцем.

Возможно ли ей избегнуть проклятия? Женщину не полагается наказывать за преступление мужа?.. Совершенно очевидно, что ей предстоит. Почему она не бежит? Отринув титул английской королевы. Бежать, словно Лот из Содома — домой, в Руан!

Но поможет ли бегство? Без позволения своих братьев разве имеет она право разорвать договор между Руаном и Винчестером? Герцог Ричард отправит ее назад при первой же возможности, да еще и принесет за нее извинения. Даже война между родной страной королевы и страной ее мужа не освобождает от новых обязанностей. Эмма — движимое имущество Этельреда. Лишь он один вправе изгнать ее.

И менее всего теперь, в ее нынешнем состоянии, братья согласились бы на ее возвращение. Потому что она приняла «вызов»: пятый месяц носит она ребенка английского короля.

Да и как осуществить такое бегство, чисто практически? Можно отправиться в лодке по Итчену, отливом вынесет тебя на побережье, а дальше? В случае великого везенья ее подберет какой-нибудь датчанин. В обыкновенном, сиречь худшем, случае ее выследят соглядатаи Этельреда. В этой стране у нее нет ни одного преданного человека, кто бы смог защитить ее и увезти туда, куда ей хочется. Одной ей никогда не справиться. Гуго в Эксетере, допустим, ее человек, — но он слишком далеко, до него просто так не доберешься; к тому же в подобном случае рискует угодить в немилость сразу к двум правителям.

Эмма слышала обо многих женщинах знатного рода, кончивших свои дни в заточении или так, как она только что себе нарисовала. Этельред ничтоже сумняшеся, засадит ее в Ройал-Касл и, наверное, даже в его казематы.

Значит, придется остаться и разделить с ним проклятие, когда бы оно ни исполнилось. Лишь на Бога да собственную совесть и осталось уповать, но что ей должно делать?

Расплатой за грех Этельреда стала бы забота о теле Гуннхильд.

К тому времени, как Эмма заставила себя пойти взглянуть на убитую, Гуннхильд лежала во всем позоре наготы за частоколом на вершине холма святого Эгидия. Голова ее, согласно воле короля, торчала на одном из кольев изгороди рядом с головами других казненных. Там же белели и черепа, дочиста обклеванные и обглоданные, несчастная королева не смела и взглянуть на них!

Наконец, устав от рыданий и проклятий, Эмма уселась рядом с окоченевшим телом подруги и спросила у палача, можно ли ей позаботиться о казненной и предать ее тело освященной земле. Нет, по приказу короля датчане погребены не будут: черепа останутся торчать, где торчали, а тела — валяться, где валялись, на страх всем прочим, кто замышляет измену; останки же зароют потом под виселицей — как и положено гнусным предателям.

— А колесовать или четвертовать их не велели? — ухмыльнулась Эмма.

Палач отвечал, что возможно и то, и другое; король подробных распоряжений не давал, а что до него самого, то, как велят, так он и сделает.

Эмме пришлось этим удовольствоваться. Она лишь распорядилась, чтобы тело Гуннхильд завернули в ее мантию.

Но кое-что пришло ей в голову…

Она начала с того, что, воротясь во дворец, позвонила в колокольчик и вызвала тана, несшего караул. Известно ли, как долго король намерен оставаться в Андовере? Тот отвечал неопределенно: да, вроде бы король будет отсутствовать несколько ночей. Поблагодарив за разъяснение, Эмма отослала стража. Стало быть, если король уехал вчера, то его не будет не менее суток…

Затем она накинула другую мантию и объяснила Адели, что пойдет к монахиням. Нет, теперь провожать ее не нужно — попозже, может быть.

Королева нашла сестру Эдит в библиотеке, изложила ей свой план, и та, разумеется, кивнула: они вдвоем пойдут и поговорят с матушкой Сигрид.

Об этом ужасе они все, конечно же, слышали.

Узнав, что предлагает Эмма, матушка Сигрид глубоко вздохнула.

— Я и сама оказалась бы среди тех несчастных, — произнесла аббатиса, — если бы мой сан настоятельницы не защищал меня. Тебе ведь уже известно, что я норманнского происхождения, а ведь я к тому же прихожусь родней убитой. Сводная сестра моей матери была Сигрид Гордая, некогда состоявшая в браке с королем Свейном Датским. В честь нее меня и назвали: мой отец был датским ярлом, сподвижником Олава сына Трюггви… Ты, видимо, знаешь, что сталось с Олавом и его людьми.

Эмма слабо разбиралась в истории королевских домов Скандинавии и в тамошних знатных фамилиях, но услышанное вселило в нее уверенность. В особенности, когда матушка Сигрид добавила, что покойная всегда была благотворительницей обители и перед своим заточением передала монастырю ценную реликвию.