Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей - Страница 68

О, что за прелесть, мчаться вот так, галопом, что за торжество! И для Дитте тоже. А кругом, обочь гладкой дороги, — холмистая местность низовьев Сены, поросшая лесом, так что легко полететь из седла вверх тормашками, едва забудешь про осторожность. Своего пажа она оставила далеко позади. Он был при ней на всякий случай. Так решил ее брат, герцог, а как он решил, так и будет. Несмотря на все ее уверения, что для верховых прогулок ей никто не нужен. В самом деле, что может с ней случиться на этих хорошо знакомых дорогах, где каждый поворот ей прекрасно известен, где она знает каждую усадьбу и всех ее обитателей. Но Ричард полагает, что времена теперь неспокойные. Мало ли кто захочет захватить ее в плен, чтобы отомстить за какую-нибудь обиду.

Эмма понимала, что Ричард все еще опасается крестьян с западных угодий, которых так жестоко наказал несколько лет назад. У тех, кто нынче мыкает горе с одной рукой и одной ногой, вполне могут оказаться родичи, а у них все четыре конечности в исправности. Но в таком случае мстители собрались бы вместе, и тогда соглядатаи Ричарда приметили бы приближение шайки задолго до ее подхода к левобережию Сены.

Шестнадцатилетняя Эмма знала лишь мирное время и воспринимала его как само собой разумеющееся. Трудно казалось даже представить, что творилось тут раньше. А ведь ее блаженной памяти отец пережил захват Нормандии и сам был в плену у французского короля.

Не раз и не два обретала Нормандия мир лишь при содействии конунга датчан, приходившего отцу на подмогу.

Этой решительной и победоносной поддержкой короля Харальда Синезубого Эмма особенно гордилась. Ее дед по матери некогда был дружинником Харальда, но, раз увидев Нормандию, так полюбил этот край, что решил тут поселиться. Он привез сюда бабушку и обзавелся семейством… Нет, вроде бы семья у них уже была, ведь Гуннор, мать Эммы, родилась в Дании. И так хорошо сложилась дедушкина жизнь на новом месте, что он стал со временем главным лесничим герцога. Даже больше — герцогским тестем, когда Гуннор стала Ричарду женой.

Эмма знала, что многие морщились, узнав о выборе герцога. Ведь Ричард был первым браком женат на ее тезке, Эмме, дочери знаменитого графа Гуго Парижского, через нее он породнился со знатными фамилиями во многих странах! И когда та Эмма умерла совсем молодой, и сам Ричард был юным и статным герцогом, неужто он не нашел ничего лучшего, чем сделаться зятем датского пришельца без родословной? Охам и ахам не было конца. Распускались слухи один другого нелепее. Дескать, молодой Ричард, любитель женщин и вина, однажды заночевал в доме лесника, влюбился в его красавицу жену и во хмелю приказал, чтобы та была у него в постели этой же ночью. Лесник приуныл, но верная жена не растерялась. В темноте она уложила с герцогом свою сестру, Гуннор, а ему наутро так понравилась подмена, что он женился на Гуннор, да еще и спасибо сказал.

Так утверждали завистники, а пуще того завистницы. Особенно из тех, кто кроме собственной родословной ничего не знает — до такой степени, что может предположить, будто форестарий герцога Нормандского — то же самое, что простой лесник. Только тот, кто не имеет о Нормандии ни малейшего представления, мог выдумать подобную небылицу; совершенно очевидно, что ее состряпали при парижском либо лаонском дворе.

Эмма придержала Дитте, чтобы дать разгоряченной лошади отдых, а пажу — шанс догнать ее и избежать герцогского гнева — неминуемого, вернись она без его «охраны».

Правда же такова, что ее мать Гуннор ведет свой род от шведских и датских королей. Но что касается имен и линий в далеком прошлом, Эмма всего не помнила, полагаясь на память матери: если понадобится, всегда можно спросить. Хотя это, пожалуй, опрометчиво: Гуннор, слава Богу, пока что всегда рядом, а вот отец Эммы, ее дорогой отец, покинул сей мир, когда ей было только одиннадцать лет. Может, пора уже заняться собственной родословной, пока время позволяет?

Сзади послышалось недовольное ворчание — с пажом такое бывало, и Эмма его слушала терпеливо и покорно. Но когда, поровнявшись с ней, он сердито дернул ее за волосы, она остановила Дитте и спросила, какого черта он это сделал.

— Ты не должна возвращаться домой простоволосая, как потаскуха, — заявил он.

— Да? Что это тебе взбрело?

— Могут… могут подумать, что мы с тобой занимались тут в лесу непотребным делом, — ответил он так нагло, что стало ясно, о чем он думал всю дорогу.

— Стыдись! — воскликнула она, ударив его хлыстом по щеке. — И вообще, не смей говорить мне «ты», как…

Дитте рванулась вперед, напуганная неожиданной вспышкой гнева своей наездницы, и паж так никогда и не узнал, как именно ему следует говорить. Эмма снова отпустила поводья, решив даже не думать о том, какую взбучку получит паж по возвращении. Уж она-то позаботится, чтобы этому мальчишке с богатым воображением больше не поручалось ее сопровождать. И если ей вообще нужен телохранитель, пусть тогда назначат сразу двоих, чтобы ни один не мог похваляться в замке «непотребным делом» с молодой госпожой только оттого, что не было свидетеля и никто не может его опровергнуть.

Пригнувшись, она влетела в восточные городские ворота, хотя вообще-то знала, что голова проходит и так, потом решила, что стоит взять чуть правее, — и на всем скаку врезалась в задний борт ехавшей впереди повозки. Эмма понимала, что она слишком разогналась, и теперь кляла свой горячий нрав. Дитте попыталась смягчить толчок, резко повернув в сторону всеми четырьмя ногами, чтобы удар пришелся вскользь, на круп. Но избежать столкновения с повозкой — маленькой двуколкой, которую вез на себе какой-то человек, — не удалось. Как на грех, повозка оказалась груженой яйцами из Сент-Уана, — вернее, тем, что от них осталось. Стена дома напротив Эммы истекала ручьями белка и желтка.