Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей - Страница 218


К оглавлению

218

Эмме к тому времени уже пришлось избавиться от своего секретаря, поскольку она решила, что у нее нет на это средств, — к тому же быть самой себе писцом было хоть и тяжело, но доставляло некоторое удовольствие. Так что она сообщила Бертину кое-что о жизни Кнута, взяв с него обещание, что она посмотрит окончательный вариант, до того как Бертин, возможно, начнет распространять свою хронику. Секретарь отправился во Фландрию с рекомендательным письмом от Эммы, и больше она о Бертине ничего не слышала. Может быть, он искал ее, но со всей этой суетой вокруг смерти Харальда Английского и восхождения Хардекнута у нее были дела более важные, чем старые воспоминания.

Когда Эмма обосновалась в Винчестере, Бертин появился снова. При нем был многословный и высокопарный панегирик королю Кнуту — но теперь он пришел к мнению, что ценность хроники значительно возрастет, если центральное место в ней он отведет Эмме. Можно было также предположить, что его будущие читатели еще больше заинтересуются ее судьбой, узнав, что она происходит из знатного княжеского дома и была супругой двух английских королей и к тому же является матерью нынешнего английского короля, не говоря уже о несчастном претенденте на трон Альфреде и… она сама знает все лучше!

По этой причине Бертин с полным смирением и простыми словами написал набросок того, что он хотел назвать «Encomium Emmae». Может ли он надеяться, что королева ознакомится с его корявыми строчками и затем дополнит их тем, чего, вероятно, не хватает?

При чтении Эмма обнаружила, что Бертин информирован лучше, чем можно было ожидать, даже если многое в хронике было неправильно понято и казалось диким. То, что Бертин написал о Торкеле, было неправдой. У Бертина Торкель после смерти короля Этельреда должен был поехать к Кнуту в Данию и почти что выпросить у него милости. Но, может быть, эта версия даже лучше?..

Эмма, если верить Бертину, выходила невероятно кротка и милосердна. Ее мягкости и кротости не было предела. Если эту хронику станут распространять после ее смерти, в ней должно быть написано «Святая Эмма»… Все другое ей не очень понравилось. В первую очередь, описание ее жизни при Этельреде.

И здесь в Эмму вселился Дьявол.

— Ты должен изменить весь первый абзац, — сказал она. — Тот, в котором говорится о времени Этельреда. Моя жизнь начинается только с короля Кнута и с его сватовства. Поэтому ты не должен до этого вводить меня в повествование.

И без того согбенная перед Эммой фигура еще больше согнулась от ее приговора. Все его изыскания об Этельреде и Эмме теперь оказываются напрасными? Он взял себя в руки и резко выпрямился.

— Леди Эмма забывает своих сыновей от короля Этельреда, — ответил он в смятении и гневе. — Их ведь нельзя сделать несуществующими. А принц Альфред — Господи, помилуй душу его, — уже принадлежит истории Англии. Равно как и принц Эдвард: сначала Эмма билась с Витаном за его право на трон, а теперь я слышу, что его брат Хардекнут…

— Как бы там ни было, — огрызнулась Эмма, — но я стала женой короля Кнута девственницей! Ты напишешь это и только это, если вообще хочешь моего участия.

Бертин застонал и бросил на Эмму яростный взгляд. Не ослышался ли он?

— Против правды я идти не могу, — прошептал он.

— А я этого и не требую. Я только требую, чтобы ты о ней умолчал. С твоими выдающимися способностями расставлять слова ты найдешь такие формулировки, которые устроят нас обоих. В свое время ты введешь в повествование и Альфреда, и Эдварда: тебе не надо углубляться в то, откуда они взялись. В благодарность ты сможешь повсюду распространять мою версию, то есть истинную. Ты даже получишь копию злополучного письма Альфреду, того, которое, как утверждают, написала я. Если ты сделаешь не так, как я желаю, никакого письма ты не увидишь…

В конце концов они договорились. Бертин, вздыхая, согласился попытаться сделать чудо, превратив мать троих детей в девственницу; одновременно он излагал ход истории, не фальсифицируя ее и не давая возможности уличить себя в откровенной лжи. Дело было деликатное и потребовало многих вариантов, но в конце концов королева осталась довольна.

Когда Бертин уехал на континент со своей хроникой, Эмму все же несколько дней мучили угрызения совести. Они были связаны с воспоминаниями детства.

В Руане рассказывалось о монахе, который жил при дворе Ролло, при герцоге Вильгельме, ее деде, и даже при ее отце. У него, должно быть, был сын от Полы, вдовы Ролло и родоначальнице герцогов. Ему было больше ста лет, когда он умер, или угас, подобно тому, как гаснет пламя свечи: никто не мог точно сказать, где его могила, хотя он был епископом и высокопоставленным человеком. Этот Хейрик писал и писал все эти годы, записывая все, что происходило, и свои мысли по этому поводу. Множеству телят пришлось отдать ради него жизнь: в каждом случае он использовал бесконечные груды хорошей писчей кожи.

Рассказы о Хейрике казались Эмме такими живыми, что она считала, что определенно видела его, когда была маленькой. Остальное она не помнила, только то, как он сидел в своей комнате и писал, писал. Многие немного тревожились из-за того, что он о них пишет, среди них был отец Эммы, так она, по крайней мере, слышала. Но все проявляли страшное любопытство к тому, что он написал, и с нетерпением ждали его кончины: ведь он никому никогда не показывал написанного и бодрствовал над ним, как Святой Дух. Спал он на всех своих документах. Если, как говорили, он вообще спал, поскольку никто никогда не видел его спящим, во всяком случае, под конец. Конечно, его видела Пола, считала Эмма, но Пола давно уже в могиле; Хейрик пережил ее, хотя был гораздо старше. Эмма никогда не могла понять, как епископ Хейрик мог сидеть на всех своих рукописях, если их было так страшно много и они увеличивались с каждым днем на протяжении почти ста лет.

218